02 сентября 2012, 23:11 (GMT +4)

Жанна Ягодина

ОБРЕТЕНИЕ БОЛЬШОЙ СЕМЬИ
Вертится клубок, разматывая нить воспоминаний.
Крючок памяти вывязывает петлю за петлёй,
восстанавливая ушедшие состояния и полузабытые лица, имена,
города, улицы и бесконечные дороги из прошлого в будущее.
Вертится клубок…



Сколько себя помню ребёнком, семья наша жила среди чужих, вдали от всех родственников. Воспринималось это абсолютно нормально. Изредка звучали какие-то имена, но для меня они были чем-то абстрактным.
Впервые моё любопытство проснулось в селе Весёлое Запорожской области, когда мне было 13 (14?) лет. У нас вдруг появилась ниоткуда (я так восприняла её появление) девушка и назвалась Майей Куприяновой, студенткой, дочерью маминой сестры Розы из Москвы. Она проходила практику в городе Запорожье и по поручению маминых родных навестила нас. Вот тогда я уже стала обращать внимание на то, что у моих соучеников есть тёти, дяди, дедушки и бабушки, двоюродные и троюродные братья и сёстры, которые появились и у меня с приездом Майи.
Из дальнейших рассказов мамы я узнала , что её родители – мои дедушка и бабушка последние годы своей жизни тоже жили в Москве и похоронены на Востряковском кладбище.
Так начиналось моё обретение Большой семьи.
ДЯДЯ ИСААК
Прошло несколько лет. Семья переехала в город Новая Каховка на стройку железнодорожной станции Каховка. Я училась в старших классах. Старшие братья служили в армии. Младшие ходили в начальную школу. Мама вела домашнее хозяйство и на общественных началах заведовала библиотекой. Работал только папа. В это время в нашей жизни появился дядя Исаак – самый старший мамин брат. Он, врач- отоларинголог, всю войну прослужил в военном госпитале и вместе с госпиталем после войны вернулся в г. Белгород. Они с мамой постоянно переписывались. И он, время от времени, присылал нам посылки с женской одеждой – одевал маму. А мама переделывала их на меня – купить что-либо у нас было негде, да и не на что. Все вещи были добротные. Я ходила в школу в прекрасном (как теперь понимаю) немецком костюме: юбка в складку и пиджак с пуговицами, но очень стеснялась, потому что все были в школьных форменных платьях, а у нас не было возможности его купить. И туфли у меня были добротные, но на каблучке, и это тоже был повод для комплекса. Пусть так, но именно благодаря его заботам у меня была возможность учиться. В 1954 году я получила аттестат и поехала поступать в Крымский пединститут. Сдала экзамены. Прошла по количеству баллов, но зачислена была без стипендии. Так сообщалось в вызове, который пришёл после тревожной недели ожидания. Папа с сожалением сказал, что может дать мне два мешка сухарей, а больше – не из чего… Папа ходил сам не свой – он не любил мне отказывать и мои скромные просьбы удовлетворял с удовольствием. А тут! Старшие братья, вернувшиеся к этому времени со службы в Армии, только-только устроились на работу. Но уговаривали папу отпустить меня, обещая по возможности помогать. Обстановку разрядило письмо от дяди Исаака. Оказывается, мама успела сообщить ему результаты экзаменов, и он понял, что если я пройду по конкурсу, то всё будет зависеть от стипендии. И написал, что стипендию весь первый семестр мне будет высылать он. Зная мои успехи в математике, он был убеждён, что в дальнейшем со стипендией у меня проблемы не будет. Так, благодаря дяде Исааку я стала студенткой. А лично познакомилась с дядей лишь через пару месяцев, когда он проезжал через Симферополь на курорт.
Дядя Исаак не похож на мою маму. Он среднего роста, подтянутый, с овальным сухим лицом, очень кустистыми бровями и волнистым полуседым волосом. Дядя поинтересовался моими успехами, посмотрел, как я устроилась на квартире. Ничто не ускользнуло от его внимания: ни сырость в квартире, ни моё рукоделие. Я вышивала мелким крестиком по бязи без канвы. Он предложил мне прекратить – не портить зрение, потому что и так на него большая нагрузка при моей близорукости. На обратном пути мы снова встретились, поговорили. И весь первый семестр регулярно раз в месяц я получала от дяди переводы. Первую сессию я сдала успешно, о чём с радостью сообщила дяде, поблагодарила за помощь и перешла на государственное обеспечение. Переписку, как и раньше, вела мама.
Следующая (и последняя, к сожалению,) встреча состоялась в 1966 году в Киеве. К этому времени я уже хорошо познакомилась с Иосифом Шайкиным, его семьёй и с Линой Сивак. Так получилось, что я приехала к Йоне в гости, а Лина - специально в клинику к дяде Исааку. К этому времени он уже вышел в отставку, но продолжал работать в одной из больниц Киева и даже делал операции. За прошедшие семь лет дядя очень постарел, уже сильно уставал, но был таким же внимательным и приветливым.
ЙОНЯ

Йоня – Иосиф Меерович Шайкин, двоюродный брат по линии мамы. Именно ему мы все благодарны за возможность обрести родство, восстановить прерванные войной и послевоенными неурядицами связи в Большой семье дедушки Абрама Рускола и бабушки Рахели. Именно он объединял нас, разбросанных по разным краям, сплачивал в Большую семью. Именно он скрупулёзно собирал материал для книги «Энциклопедия большой семьи» и восстановил родословную с 1760 года.
В мою сознательную жизнь Йоня вошёл летом 1965 года. Было это так. Мы жили в ж.д. посёлке станции Каховка. Я работала в железнодорожной школе. Лето. Отпуск. Мою полы на веранде. Вдруг открывается дверь, и я слышу голос: «Можно войти?». Поднимаюсь, оборачиваюсь на голос и изумлённо восклицаю: «Йонька! Ты был такой высокий!». В ответ – общий хохот и: «А ты – такая маленькая!». Да, передо мною стоял Иосиф Меерович Шайкин с женой Галей и сыном Аликом.
В этой встрече было что-то мистическое. О годах, проведенных в эвакуации, дома вспоминали очень редко. И я не помню, чтобы вспоминали о встрече с молодым военным где-то в 1942 или 1943году. А вот надо же – из подсознания всплыла и так неожиданно аукнулась!
Когда немцы подошли к селу Трояны, где жила наша семья, нас и семью председателя вывезли к поезду и отправили в эвакуацию. Папа остался в заградительном отряде, а мы – мама с четырьмя детьми оказались в с. Кипенталь Энгельсовского района Саратовской области. Мне мало помниться, как мы там жили – отдельными картинками. Но об этом в другой раз. А сейчас вот о чём. Маму разыскала её сестра Броня, которую с тремя детьми эвакуировали из Москвы в город Саранск, и приложила все усилия, чтобы забрать нас к себе. В памяти моей сохранились две небольшие комнаты (или одна, поделенная на две части плитой, на которой готовили и у которой отогревались). Саму тётю Броню я не помню. Но чётко запомнились несколько эпизодов.
Первый. Я бегаю вокруг детской кроватки и что-то ищу. Кто-то спрашивает: «Что ты ищешь?». «А где у Сталика задние ноги?» - отвечаю я вопросом на вопрос.
Второй. Валентин – мой старший брат - держит руку напротив солнечного света, а кто-то говорит: «Видишь, как рука просвечивается?». (Позже мама рассказывала, что Валентин бал на грани туберкулёза, и его устроили в санаторий).
Третий. Вечер. Мама волнуется. (Первый случай, когда я запомнила, как мама волновалась). Входит Юля – самый старший брат. На нём новая фуфайка, вся изрезанная чем-то. Мама к нему: «Что случилось?» - «Порезали, потому что я жид…»
Четвёртый. День довольно светлый. Входит высокий военный в новенькой форме. Я подбегаю к нему. Он наклоняется, поднимает меня и подбрасывает к потолку. Все радуются!
О чём говорили, сколько он у нас пробыл – я не помню. И вот более чем через двадцать лет выплывает из подсознания: «Йонька, ты был такой большой!»
Об этом брате, главном редакторе «Энциклопедии большой семьи», невысоком, щупленьком, ладноскроенном интеллектуале, можно написать очень много. Возможно, когда-нибудь я смогу рассказать о нём намного больше, чем в небольшой поэме «На Поклонной горе».Мои воспоминания о нём – капля в море воспоминаний всех членов большой семьи деда Абрама Рускола. Для каждого из нас он – Йонька, Шайкин Иосиф Меерович – был не просто родственником, но и большим другом, чутким и внимательным, ненавязчивым советчиком, бескорыстным помощником.
ВСТРЕЧИ В МОСКВЕ
( 1960 год)
ДЯДЯ САША
Закончился первый год работы после окончания института в глубинке Херсонской области. В первый трудовой отпуск приезжаю домой к родителям с «кучей» денег. И они предлагают поехать в Москву. Так уж вышло, что к этому времени они смогли, наконец-то!, после долгого перерыва – война, послевоенное безденежье – побывать в гостях у родственников, живших в Москве. И теперь мечтали и нас, детей своих, познакомить с Большой семьёй дедушки Абрама Рускола. Мне выделили 300 рублей (по тем временам и по меркам нашей семьи – большие деньги), посадили на поезд, – и я впервые оказалась в столице. Там я села на электричку и поехала в Фирсановку, где в это время года обычно находились семьи дяди Юры, дяди Саши и тёти Симы. По всем маминым инструкциям я должна была попасть на дачу тёти Симы. В те годы я хорошо ориентировалась на местности. Поэтому я , несмотря на наступившую уже темноту, нашла улицу, дом, а калитки перепутала. Не помню, у калитки был какой-то звонок, или я просто громко постучала, но на звук вышел невысокий аккуратно сложенный седой мужчина.
- Кто там?
– Жанна, дочь Лизы из Каховки.
– Как же ты нас нашла в такой темноте? Заходи!
И снова – мистика. Он не представился, но я как-то поняла, что это не дядя Юра, не дядя Изя, а именно дядя Саша.
Меня предупреждали, что дядя Саша принимает не каждого, что ожидать от него тёплого родственного приёма не приходится, но для меня всё оказалось не так. Дядя повёл меня в дом, познакомил с тётей Сарой (свое женой) и с удовольствием говорил, как хорошо, что он засиделся за письменным столом (он – профессор – юрист, редактировал какую-то статью,) и поэтому я на огонёк постучалась именно в их калитку. Меня напоили чаем, уложили спать. А утром, проснувшись, я вышла во двор и познакомилась с забавным симпатичным мальчуганом Сашей Русколом – внуком дяди Саши. Тетя Сара меня накормила. Дядя Саша проводил на соседнюю дачу, договорившись о новой встрече. Он пришёл в один из воскресных дней и пробеседовал со мной белее часа, расспрашивая о семье, об условиях жизни, рассказал о его знакомстве с моим старшим братом Юлием. Юля возвращался домой с Сахалина, где он служил, по пути заехал в Фирсановку и, как и я, попал к дяде Саше, где его тепло приняли. К сожалению, я не могла ответить на многие вопросы, которые интересовали дядю как юриста. Но на долгие годы у меня сохранились добрые воспоминания о встречах с дядей Сашей, тётей Сарой, их дочерью Милой и внуком Сашей.
НА ДАЧЕ ДЯДИ ЮРЫ И ТЁТИ СИМЫ.
Следующим утром я наблюдала такую картинку: по обеим сторонам сетчатых ворот в глубине двора между дачами стояли друг против друга два мальчугана примерно одного возраста и спорили.
- Это наша гостья!
- Нет! Она к нам приехала! – и так в течение получаса, пока их не развели по домам. Это были внуки дяди Юры и дяди Саши – Юра и Саша.
Я находилась у дяди Саши, а на соседней даче меня обеспокоено ждали тётя Сима, тётя Фася и дядя Юра. Мои родители по телефону сообщили им о времени моего приезда. И они волновались, не зная, где я провела ночь. Дядя Юра был очень похож на своих братьев, но меня поразило его сходство с моей мамой. К моему удивлению я находила в нём много общего с моим старшим братом Юлей. Только мой брат был выше ростом. Общалась я с дядей мало. И даже голос его не помню.
Тётю Фасю запомнила тёплой, уютной хозяюшкой на летней кухне. А тётю Симу – строгой, внимательной, заботливой и распорядительной хозяйкой. По-моему, именно тётя Сима взяла на себя заботы о моём пребывании в Москве. В то время я была не очень внимательна к окружающим. Отдохнув, я на следующий день отправилась с дачи в Москву вместе с Милой, дочерью дяди Саши, которая ехала на работу. Доехав к Большому театру, я в какой-то билетной кассе купила билеты в Большой на оперу «Князь Игорь» в исполнении Новосибирского театра, в зеркальный зал «Эрмитажа» на оперетту «Чио-чио-сан» и на эстрадный концерт в парке им. Горького. Билеты взяла себе, Белле и Боре.
- Надо же! – удивилась тётя Сима, - Только приехала и - в Большой! А мы здесь столько живём, а Белла ещё не была…
И ещё один эпизод. Вечером мы (молодёжь) вернулись после какого-то спектакля. Мне готовили постель, и тётя Сима попутно что-то решала с тётей Фасей по поводу меня. Говорили они на идиш. Я подошла к ним и на русском высказала своё мнение.
- Ты знаешь идиш? – спросила тётя Сима.
- Нет, я учила немецкий. Поэтому, наверное, поняла, о чём вы говорите. Извините, что вмешалась в ваш разговор.
В один из воскресных дней на даче встречали гостей: из Кунцево приехала тётя Этя с дочерью Таней. Меня поразило сходство тёти Эти с мамой. Меня с ними познакомили. Но поговорить мы не успели, так как появился дядя Саша, начал меня расспрашивать о нашей жизни. Тётушки переглянулись при его появлении с удивлением. Оказывается, живя по соседству, они очень редко ходили друг к другу в гости. Потом меня «передали в руки» Татьяне – моей ровеснице.
На даче у дяди Юры и тёти Симы был большой ягодник. Когда ягода созревала, излишки продавались дачникам. Так что мне посчастливилось ещё вместе с Аллочкой ( дочерью тёти Симы) собирать урожай. Тётя Фася давала нам тару и мы должны были её заполнить ягодой.
Кормила нас, конечно, тётя Фася, такая тёплая, спокойная, домашняя.
Пожалуй, это были самые запоминающиеся моменты на дачах в Фирсановке.
МОСКОВСКИМИ УЛИЦАМИ
В один из дней наших культпоходов я поехала в Москву с дачи вместе с Борей Гордоном. Он ехал на работу электричкой, потом на метро, потом на трамвае. Поэтому мы выехали довольно рано. Вместе с ним на электричке, а затем на метро я приехала на Таганскую площадь, в районе которой, если я не ошибаюсь , на ул. Большие каменщики жила ещё одна мамина сестра - тётя Роза . Она тогда жила вместе с сыном Юрой в коммунальной квартире. Из окна её комнаты была видна Таганская тюрьма. Так что я посмотрела и эту достопримечательность Москвы с высоты птичьего полёта. Сама тётя Роза в это время, как врач педиатр, находилась вместе с детским садом в Подмосковье, куда вывозили детей на лето. Позже я съездила к ней, познакомилась. Но запомнилось от той встречи мне лишь чувство удивления: как похожи друг на друга мамины сёстры!
А в этот день, приехав довольно рано, я разбудила Юру. Он не сразу сообразил, кто в такую рань потревожил его сон. Свою квартиру мне – провинциалке он показывал с гордостью: видишь, какая у нас большая комната! И ещё я впервые увидела телевизор – маленький с большой линзой. Юра с гордостью говорил о какой-то цветной плёнке, окрашивающей чёрно-белое изображение, и сожалел, что нельзя что-либо посмотреть, так как в это время ещё нет передач. Это был ещё один двоюродный ровесник. Как ни странно, но мы с ним говорили не о Москве, а об Украине. Оказалось, он только что вернулся из поездки на Украину, куда ездил с семьёй своей девушки в качестве водителя. И особенно восхищался «своей» Галей и украинским борщом. Потом он подвёл меня к окну и показал на Таганскую тюрьму со словами: «Посмотри на неё, пока её не снесли!» Не помню, на каком этаже жила тётя Роза, но двор тюрьмы смотрелся как на ладони, а по нему заключённые совершали свою утреннюю прогулку. После девяти мы вышли из дома. Бродили по улицам. Оказавшись на Красной площади, осмотрели Царь-колокол. Юра хотел показать мне Оружейную палату, но почему-то в этот день она была закрыта. Ещё запомнился мне обед в какой-то, по словам Юры, элитной столовой. Нам подали щи. На мой взгляд, в тарелке была одна вода. Помню, что я всё время потом подначивала Юру, что в Москве всё красиво, да кушать нечего. И вообще, в тот день наше с ним общение всё строилось на шпильках и подначках. Юре надо было заняться своими делами, а мне предстояло познакомиться с семьёй ещё одной маминой сестры – тёти Брони.
Я позвонила к ним. Трубку взял муж тёти – дядя Лазарь. Он мне подробно рассказал, как мне к ним доехать. Маршрут был с несколькими пересадками. Но для меня важно, что тётя Броня жила возле бассейна «Москва». Звонила я с телефона-автомата неподалёку от Кремля. Я внимательно выслушала дядю, повесила трубку и пошла. Вдруг я поняла, что иду по набережной Москвы-реки, и бассейн находится рядом с рекой. Зачем же мне столько ехать? Я спросила у прохожего, далеко ли до бассейна?
- Совсем близко. Вот иди вдоль берега туда! – указал он. И я пошла. Шла не спеша, рассматривая улицы и дома.
Когда я появилась возле дома, к подъезду подходил дядя Лазарь (почему-то я решила, что это он). Я улыбнулась.
- Ты – Жанна?
- Да!
- Как ты сюда попала? Почему с этой стороны? Я же тебя встречал на остановке!
- Я пришла пешком.
- Как!... Ладно, пошли. Нас уже заждались.
И снова я оказалась в коммуналке, в тесноте. Лиц не помню. Помню, что расспрашивали меня очень подробно. И ещё сокрушались, что мы сделали с красавицей Лизой. (Или это тётя Этя на даче у тёти Симы говорила? – Точно не помню.)
Ещё я побывала в Александровском саду – постояла у могилы Неизвестному солдату. Проскучала в длинной очереди и прошлась по Мавзолею. Долгое ожидание в очереди как-то притупило все эмоции, и особых чувств это посещение у меня не вызвало.
Понравился зеркальный зал Эрмитажа. А во время концерта в парке им. Горького начался дождь. Поэтому запланированная прогулка после концерта не состоялась.
Ещё была поездка в Кунцево с Таней Гарбуз, дочерью тёти Эти. И снова – гнетущее чувство от старого жилья, полутёмных комнат со скрипучими полами. (Теперь-то я понимаю, что я выросла на послевоенной Украине и видела либо руины, в которых никто не жил, либо вновь отстроенное жильё.) Но это впечатление стиралось общением с незнакомыми, но такими родными мне людьми.
Это было летом 1960 года.
Это было начало ОБРЕНИЯ БОЛЬШОЙ СЕМЬИ.
Январь – май 2004 год

* * *
Памяти РИВЫ ХАНДРОС –
двоюродной сестры (стр. 130
Энциклопедии большой семьи)

Тает моё поколение. Тает…
Пришёл наш черёд.
А наша большая семья прорастает
Сквозь стужу, и ветер, и лёд.
В Нью-Йорке у Мирьям (сестры её) –
Правнуки, внуки.
В Израиле – тоже Надюшка
На днях родилась.
Это – новые почки
На древе семейном набухли
И к свежим листкам
Наша древняя кровь поднялась
От корней, зародившихся
Где-то в 17-ом веке.
Век за веком сменяя
Листву за листвой,
Возрождается снова и снова
В родном человеке
Древний род мой.
Январь 2004 г.
г. Ашдод
* * *
Памяти бабушки Сар и двух её дочерей.
Ваши души витают над нами.
Мы вас слышим – душою мы с вами.
Что я знаю?
И что я помню?
Мои тёти и бабушка
В том – 41-ом году
Оказались в смертельном рву…

В то время – terra inkognito –
На еврейскую тему – запрет.
Я не знала, сколько
крови пролито,
Не помню трагедий тех лет,
Не помню рассказов
о рвах и расстрелах.
Годы мои в незнанье летели:
Даже фото родных не нашлось,
И мне не пришлось
Встретиться с ними
ни разу…
Помню только папины фразы
О том, что увидел он там.

«Били врага мы и шли по пятам.
Измождённые люди в селеньях
Выходили навстречу к нам…
Каждый шаг – потрясенье!

Военной тропою меня занесло
В Борщаговку – моё родное село.
Сердце сжало: вернулся домой!
Всё село.… И дом мой родной…
Всё в руинах лежит…
А вокруг – тишина.… Ни души…

Лишь какой-то старик
Из развалин возник.
Глянув грустно в глаза,
В край села посмотрел
и сказал:
- Там смотри… -
Я всмотрелся:
Там - ров, огромная яма.
- Все – во рву… - он добавил, -
Там и твои сёстры, и мама…»

И на пол
Скатилась слеза –
По щекам папы…
2005 г. – 2011г.
г. Ашдод

ДВА С ПОЛОВИНОЙ ВЕКА
(Сказ о семье Русколов)

Олжас Сулейменов писал:
«Жизни у нации – двести лет».

Эти слова – к размышленью сигнал:
Для семьи это так или нет?

И снова открыв дорогой фолиант
И древо семьи проследив ещё раз,
Решила: пусть дедушка мой – не инфант,
О древе семейном начну я рассказ.





В Белорусском маленьком местечке
Эдак в тысяча семьсот шестидесятом
Появилось маленькое чадо.
Нухим-Ицко мальчика назвали.
А потом семью тревожным ветром
Занесло в селенье Нагартава –
Двинулась за родичами следом,
Где евреев ждали земли, травы,
В поселении на Украине.
(Отпрыски живут там и поныне.)
Осваивалась, множилась семья.
Рождались дети, а потом и внуки.
Любила плодородная земля
Поселенцев золотые руки.

В записях старинных мы прочли:
Рошкол – Нухим-ицко Рускол…
( На русский лад перевели?
Что за фамилией увидишь?
«Рош коль» - подсказывает идиш –
« Он знает всё».
А может быть, «Рош кол» -
У всех был «громкий голос»?
Возможно, что и так.
Но в русском написании – Рускол –
Для местных жителей понятнее звучало.
Вот и читаем в записях
сначала:
Рускол Ицко ( Исаак),
Рускол Абрам…
Рускол – теперь фамилия и наших мам,
И братьев их:
Исаака, Юры, Саши.

Ушли в небытие родные наши…
Лишь наша память именем на древе,
Вращая стрелки времени назад,
Рисует нам их лица и глаза…
Ушли в небытие, застыв на древе…
А ветви древа вновь листвой шумят,
И дети память бережно хранят.

Два с половиной века пронеслось,
Но видно, где-то что-то не срослось –
Листва шумит, качаются плоды,
Но не продолжаться фамилии следы.
Ищу в побегах вешних этих лет
Мужскую ветвь. Её - увы! – и нет…
Вот предпоследние:
Инесса, Юля, Маша,
И Александра, Лейла,
И Наташа - …
Уйдут в другие семьи.
Вольются под фамилией иной,
И в нашем древе зашумят листвой,
Продолжив, к сожаленью, род другой:
Ануровых, Островских, Рапопортов,
И Фуксманов, и Пикманов, и Гысиных,
Аверченко, Кауркиных и Суд…

Надеюсь, что они
не раз ещё прочтут
Бесценный фолиант.

Пусть дедушка у нас и не инфант.
2008 – 2011 г.г.